Александр Иванович Лактионов.
"Письмо с фронта".
1947.
Александр Иванович Лактионов (1910-1972) уже до своего часа славы (6 часов утра 21 апреля 1948 года, когда по радио сообщили о присуждении ему Сталинской премии первой степени за картину «Письмо с фронта») имел свой особый, заметный на общем сероватом фоне живописи эпохи соцреализма стиль, построенный на довольно незатейливом, невинном, идущем от его учителя Исаака Бродского реализме-натурализме, на редкой для тех тусклых времен игре света и теней. Важно, что как и учитель, Лактионов так писал не просто пейзажики, а идейно выдержанные картины («Курсанты выпускают стенную газету» (1938), «Речь товарища Сталина 7 ноября 1941 года»). Особенно бросается в глаза непожесть картины «Письмо с фронта» на полотна, также получившие в тот же год «сталинку» первой степени. Речь идет о картинах В. А. Серова «Ленин провозглашает Советскую власть» и И. М. Тоидзе «Выступление И. В. Сталина на торжественном заседании, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции». Дело, конечно, в самом солнечном сюжете картины. Письмо с фронта – плотно исписанный треугольник (а не приводящая в дрожь серая бумажка из военкомата – извещение о смерти или пропаже воина без вести) – для миллионов советских семей, переживших войну, было желаннейшим, вожделенным посланием, предметом восторга, любви, объектом несказанной радости: «Здравствуй, дорогая Маменька! Шлю тебе свой сердечный привет и желаю всего хорошего от души, доброго здоровия, еще шлю привет своей жене Натальи и милым деткам – Колиньки и Лидочке, и желаю вам всем всего хорошего. Мама! Письмо я ваше получил, которое писан 9-го числа августа и сразу пишу ответ. Вы пишите, что наши все ранены, кроме Жени Манькова и я остался один из ближних знакомых. Саня Косолапов – ранен, Ребров пищивицкий – ранен. А миня, дорогая Мама и жена, действительно спасает Бог. Сидел в одном окопе с товарищем за пулеметом, разбило весь пулемет, убило товарища, а миня только засыпало песком, но нигде не царапнуло, так что я, Маменька, пока в порядке и молюсь каждний день Богу, чтобы он миня сохранил. Мне, Маменька, очень охота повидатся с табою, со своей женой и с детьми, но не знаю, дорогая Мама, как придется, потому, что враг перед кончиной злой, переходит часто в контроатаки, а в атаки я еще участвовал только один раз. А атаки, дорогая Маменька, это с двух одно: или убьют, или ранют, но меня, дорогая Мама, пока Бог спас и теперь пока ни в бою. Наша девизия отошла, ее сменила другая девизия. В настоящий момент нахожузь от передовой километра четыре, но я, дорогая Маменька, считаю, что от своей судьбы не уйдешь. Мама! что я хочу написать. В ночь на 15-е августа, уже часа в 2, был сильный дождик, мы шли под грохотом немецкой артиллерии и мне легонько екнулось, я говорю Сани своему, что, наверное, проснулось Материнское сердце, посмотрело на погоду и вспомнило про миня и ектать больше не стал.
Дорогая Маменька и жена! Писать пока кончаю, потому всего не опишешь, и прошу вас – пишите письма как можно чаще, вы знаете, как веселей, когда получишь письмо. До свиданья, остаюсь жив, здоров, жду вашего письма. Ваш Саня».
Сюжет этот, казалось, лежал на поверхности, к нему подступался Б. Дрыжан, обращались к этой теме и другие художники. Лактионов вспоминал, что идея картины пришла ему в 1943 году, когда он, живя в Троице-Сергиевой лавре, где в одной из келий поселили семью художника, как-то раз увидел выписавшегося из госпиталя военного с палочкой, который доставал из кармана письмо и сверялся с адресом. Лактионов сумел выразить эту столь понятную послевоенным зрителям солнечную радость чуда – получения письма с фронта. Ведь война только что закончилась, люди 1947 года все еще жили ею, сколько миллионов людей надеялись получить такое же письмо от не вернувшегося с войны любимого человека. И Лактионов верно уловил эти волны человеческих эмоций и лучше других выразил их в своей картине.
Как вспоминают сотрудники Третьяковской галереи, выставочной комиссии картина Лактионова не понравилась, художника вызывали с красками и кистями и требовали, чтобы он «починил» на картине гнилой пол. В конце концов картину повесили в полутемном коридоре, под лестницей, и тотчас экскурсоводы стали жаловаться, что вести группы стало невозможно – в коридоре у картины Лактионова всегда стояла плотная толпа. Картину пришлось перевесить, и к ней началось паломничество. Самой характерной записью в книге отзывов были слова: «Самая правдивая картина на выставке». Людей можно понять, если только перечислить то, что тогда выставлялось в залах Третьяковки: В. П. Ефанов «В. М. Молотов на фоне Кремлевской стены»; А. Н. Яр-Кравченко «М. Горький читает тт. И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову свою сказку «Девушка и смерть»; М. И. Хмелько «За великий русский народ!»; В. М. Орешников «В. И. Ленин на экзамене в университете»; Е. А. Кибрик «Есть такая партия!», «Ленин в Разливе» и т. д. И вот тут Лактионов нашел свой путь к славе. Он приходил в галерею каждый день, как на работу, и переписывал отзывы о своей картине в тетрадку, затем уже перепечатанные на машинке листки (а их были десятки, сотни) он рассылал в разные высокие инстанции: в ЦК ВКП(б), в Академию художеств, в Комитет по Сталинским премиям, и – о чудо! – это сработало: глас народа и Лактионова был услышан. Замдиректора Третьяковской галереи заявил правительственной комиссии, пришедшей отбирать картины на премию, что такого ажиотажа вокруг картины Лактионова галерея не знала с 1912 года, когда была выставлена только что отреставрированная после нападения сумасшедшего картина Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В итоге Лактионов получил премию, стал знаменитым, репродукции его картины появились повсюду: с разворота «Огонька», «Работницы», «Крестьянки» они перекочевывали на стены комнат, попали в учебники, виднелись на задниках календарей-численников, на открытках. Делались и бесчисленные копии картины маслом – сам Лактионов лично написал пять автокопий! Впрочем, он продолжал писать и другие полотна и… о ужас! Одна картина получалась хуже другой: «Вновь я посетил… (Пушкин в Михайловском)» (1949), «В новую квартиру» (1952), «Обеспеченная старость (ветераны русской сцены)» (1954-1960). Художник будто не чувствовал своих все более фальшивых упражнений со светом, с натуралистическими, детально прописанными, но совершенно одинаковыми и лишенными внутреннего мира фигурами, с красивыми, но неживыми (как в фильмах ужасах о высокотехнологичных роботах) лицами на многочисленных гламурных портретах. Но он был воодушевлен постоянными похвалами простых зрителей, заполнявших сверху донизу, как и в 1947 году, книги отзывов восторженными словами: «Как хорошо написаны листья, какая кора – хочется пощупать… какой чудесный свет! Прекрасный художник». Недаром к концу жизни Лактионов похвалял манеру письма Шилова – он был явным предтечей этого современного направления в искусстве…
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». Санкт-Петербург, «Арка». 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
